Петр Машеров

Через десятки лет Петр Машеров рассказывал Станиславу Ослезову, который напишет повесть. В поселке МТС, недалеко от Россон, жила связная партизанских отрядов «Комсомольский» и имени Н. Щорса Нина Шалаева. В начале сентября к ней пришел посыльный Костя из отряда «Комсомольский».

— Плохи дела, Нина. В Россонах идут аресты. Не ровен час, доберутся и до тебя. Уходи в отряд. Таков приказ, — сказал он.

Нина начала готовиться к уходу в лес, но не успела. На следующее утро дом, в котором жили Шалаевы, был окружен фашистами с собаками. Нину схватили и через болота и кустарники погнали в Россоны. Ее привезли в здание бывшей милиции, учинили обыск. Когда обыскивали, Нина заметила, что ее фамилию записали под номером тридцать шесть. «Неужели столько арестовано?» - содрогнулась она. Накоротке допросили, а затем повезли в глазковский дом, названный так по имени россоновского помещика, в каменных подвалах которого гитлеровцы устроили тюрьму.

Лязгнул засов, звякнула связка ключей. Нину втолкнули в камеру. После солнечного дня тьма казалась кромешной. Девушка спиной прижалась к стене, откинула голову. Глаза постепенно привыкли к полумраку. Где-то впереди, под самым потолком, маленьким пятнышком светило зарешеченное окошко. Неясные, расплывчатые тени бродили по камере. Одна из теней приблизилась к Нине. Это была мать Дубняка, руководителя россонских подпольщиков, Дарья Машерова.

— И тебя, дочка, взяли? — спросила Дарья Петровна негромко и по-матерински погладила ее волосы. Нина прижалась лицом к ее груди и, не сдерживаясь, зарыдала. Только что пережитое — унизительный обыск, допрос, страх перед неизвестностью — вместе со словами выходило наружу.
— Дарья Петровна, что же они, изверги, сделали с вами? — ужаснулась Нина.
— Ничего, доченька, ничего! Что всем, то и мне. Мы выдержим. Лишь бы сыновья были живы и здоровы. Они отплатят за нас, — говорила Машерова.

Взяв девушку под руку, подвела ее к нарам, сколоченным из грубых неотесанных досок, освободила место. Вскоре Нина узнала подробности трагедии, разыгравшейся в Россонах. Дарью Петровну арестовали первой. Вслед за ней в фашистские застенки бросили ее соседок, партизанских связных, - Масальскую, мать троих малолетних девчушек, Дерюжину, Симоненко. Взяли жену Петровского. Из дальнего угла камеры долетел тоненький серебряный голосочек - тринадцатилетняя Глашенька, младшая сестренка Виктора Езутова, видно, еще не понимая нависшей над ними опасности, напевала про синий платочек.

Шалаеву били жестоко и безжалостно: кулаками в живот, грудь, били жгутом по голове и шее, ударяли о стену. Потом, еще живую, опять затолкнули в тюремную камеру. Затем на допрос снова вызвали Дарью Машерову:
— Где ваш сын? — спросил с улыбкой следователь.
— Не знаю, — тихо ответила Дарья Петровна.
— Мы вам не верим... Нам известно — ваш сын руководитель подпольной организации, а теперь командир партизанского отряда. Он был ранен и лечился у вас, а вы не донесли немецким властям. Тем самым совершили преступление. За это вас надо повесить. Хотите жить — отвечайте! Где он? В каком месте находится отряд?
— Правда не знаю, где он, — спокойно ответила женщина и смело посмотрела следователю в глаза. — Одно скажу вам: дорого заплатите за все наши мучения. Народ не простит ваших зверств. А теперь можете делать, что хотите... Больше ничего от меня не добьетесь!

Лицо следователя налилось кровью и он кивнул часовым, стоявшим наготове... Через некоторое время женщину втолкнули в камеру.
— Ой, Дарья Петровна, голубушка! Как вас избили! — горестно всплеснув руками, запричитала Прасковья Дерюжина. — За что же мучения такие?..
— Ты знаешь, за что. За то, что мы люди... советские! — гордо ответила Машерова.
Зверски избитая, измученная, но не сломленная духом, лежала она на нарах.

Забрезжил рассвет осеннего дня. Было девятое сентября 1942 года. В четыре утра с грохотом распахнулась входная дверь. На пороге камеры стояли солдаты с металлическими бляхами на груди, подвешенными на цепочках, — полевая жандармерия.

— Машерова! — резка выкрикнул немец, вошедший в камеру. Ее уводили первой.
— Ну, все! — она поднялась с нар, стала искать тапочки.
— Шнеллер, шнеллер! — торопил конвоир.

Дарья Петровна распрямилась, обвела взглядом камеру.
— Прощайте! — сказала она женщинам. — Если кто останется жив, расскажите, как нас мучили. Мы никого не выдали, ничего не сказали! Передайте, что умерли людьми!

Затем вызвали Дерюжину, Масальскую, Глашу Езутову. Из соседней камеры вывели ее отца, мать и старшую сестру, жену Петровского Фрузу, сестру Левы Волковича... Их повели на берег озера. Здесь, в сотне метров от тюрьмы, несколько заключенных рыли могилу. На ее дне блестела коричневая торфяная вода. Всем связали руки ржавой проволокой... Приговоренные к смерти держались мужественно, не молили о пощаде. Перед расстрелом запели «Варшавянку». У женщин по щекам катились слезы. Загремели выстрелы.

Шалаеву отправили в Полоцкую тюрьму. Пройдя испытания, она чудом вырвалась из фашистских застенков. В октябре Нина уже была в щорсовском отряде. Она и поведала Петру Машерову о последних днях и часах его матери...