На вершине власти (II)
Автор Admin - 15 September, 2013
Категория: Петр Машеров
...В один из приездов в Минск между Нордманом и Машеровым состоялся такой разговор:
— Скажи, Эдуард, откровенно, за что меня критикуют?
— Да вы сами знаете, — неохотно ответил тот.
— Нет, я хочу от тебя услышать.
— За длинные монологи. На бюро ЦК вы, например, растягиваете выступление до 30 минут. Люди сидят, хотят или нет, но вынуждены слушать. Всем известно, о чем идет речь, и без вашего заключительного слова.
— Да, есть такая слабость. Но ведь хочется, чтобы люди лучше поняли, прониклись идеей, которой болею сам.
— А если ошибаетесь?
— А ты, Эдуард, докажи, в чем моя ошибка.
Он мог проявить упорство. Однако отступал и менял позицию, если человек аргументированно доказывал ошибочность его точки зрения, не обижался на того, кто не соглашался с ним.
— А ты вот эту сторону вопроса не прояснил, — не соглашался первый секретарь, видя, что собеседник ошибается.
— Если бы я владел той информацией, которую вы мне сообщили, с вами бы не спорил, по-иному на проблему посмотрел, — оправдывался Нордман.
— Вот видишь, понял меня, — добродушно улыбался Петр Миронович.
...На одном из пленумов Минского горкома партии обсуждались вопросы строительства и архитектурного планирования города.
Очередной выступающий, Николай Чехлов, первый секретарь Фрунзенского райкома партии, высказал ряд критических замечаний в адрес архитекторов, в частности, то, что важнейшие архитектурные решения, влияющие на облик столицы, принимаются кулуарно, к обсуждению этих проектов не привлекается общественность, как это было раньше, когда Минск застраивался после разрушительной войны.
Присутствовавший на пленуме Машеров живо отреагировал на высказанные замечания, и между ними завязалась дискуссия. Стоя за трибуной, Чехлов вопросы Машерова уточнял и дополнял своими заключениями, иногда частично не соглашался с его репликами, замечаниями. Ведя полемику с первым секретарем, он не чувствовал никакой робости, не проявлял подобострастия, заискивания перед высоким авторитетом. Машерова всегда во всем интересовала суть дела, в него он глубоко вникал в ходе коллективного обсуждения, выслушивая разные точки зрения. Поэтому все знали, что надо говорить то, что думаешь, в чем убежден, а не подобострастно подстраиваться под кого-то, угодливо соглашаться со страшим по должности.
— Скажи, Эдуард, откровенно, за что меня критикуют?
— Да вы сами знаете, — неохотно ответил тот.
— Нет, я хочу от тебя услышать.
— За длинные монологи. На бюро ЦК вы, например, растягиваете выступление до 30 минут. Люди сидят, хотят или нет, но вынуждены слушать. Всем известно, о чем идет речь, и без вашего заключительного слова.
— Да, есть такая слабость. Но ведь хочется, чтобы люди лучше поняли, прониклись идеей, которой болею сам.
— А если ошибаетесь?
— А ты, Эдуард, докажи, в чем моя ошибка.
Он мог проявить упорство. Однако отступал и менял позицию, если человек аргументированно доказывал ошибочность его точки зрения, не обижался на того, кто не соглашался с ним.
— А ты вот эту сторону вопроса не прояснил, — не соглашался первый секретарь, видя, что собеседник ошибается.
— Если бы я владел той информацией, которую вы мне сообщили, с вами бы не спорил, по-иному на проблему посмотрел, — оправдывался Нордман.
— Вот видишь, понял меня, — добродушно улыбался Петр Миронович.
...На одном из пленумов Минского горкома партии обсуждались вопросы строительства и архитектурного планирования города.
Очередной выступающий, Николай Чехлов, первый секретарь Фрунзенского райкома партии, высказал ряд критических замечаний в адрес архитекторов, в частности, то, что важнейшие архитектурные решения, влияющие на облик столицы, принимаются кулуарно, к обсуждению этих проектов не привлекается общественность, как это было раньше, когда Минск застраивался после разрушительной войны.
Присутствовавший на пленуме Машеров живо отреагировал на высказанные замечания, и между ними завязалась дискуссия. Стоя за трибуной, Чехлов вопросы Машерова уточнял и дополнял своими заключениями, иногда частично не соглашался с его репликами, замечаниями. Ведя полемику с первым секретарем, он не чувствовал никакой робости, не проявлял подобострастия, заискивания перед высоким авторитетом. Машерова всегда во всем интересовала суть дела, в него он глубоко вникал в ходе коллективного обсуждения, выслушивая разные точки зрения. Поэтому все знали, что надо говорить то, что думаешь, в чем убежден, а не подобострастно подстраиваться под кого-то, угодливо соглашаться со страшим по должности.